Груша, которую посадил дед

В сером тумане промозглого осеннего утра старая груша, что растёт в конце огородов,
словно чёрная птица, отбившаяся от стаи и прибитая непогодой к земле: потрёпанная,
одинокая, но гордая. Лет ей сколько — никто и не помнит. Что ещё до войны росла, — это
уж точно: помню, пацаном (а это уже были шестидесятые) нравилось мне гладить её
шершавый ствол, нащупывая пальцами рубцы из ржавого металла — осколки от когда-то
разорвавшейся неподалёку авиабомбы. Мальчишеское воображение рисовало
«войнушку». И, катаясь под грушей на качелях, мы с друзьями фантазировали, как,
окажись в том времени, тоже били бы фашистов. А бабушка, присаживаясь в тень дерева
отдохнуть от крестьянских трудов, проводя ладошкой по рыжим рубцам, плакала. Та
бомба, что оставила часть своего смертоносного тела в груше, цели, к счастью, не нашла —
взорвалась посреди огорода. А вот другая, вывалившаяся из бомболюка самолёта
вдогонку за этой, угодила в дом на соседней улице, в подвале которого прятались
бабушкина сестра с детишками. Семеро родных душ. Пробив камышовую крышу,
глиняный пол, в подвале и разорвалась. Страшно. Страшно и больно вдвойне от того, что
бомбили-то наши, «выкуривая» фашистов, оккупировавших село.
Груша пережила войну, выстояла в то время, когда из-за налога на каждое дерево целые
сады шли под топор. Выстояла и словно закалилась. Уже не одно поколение плодовых
деревьев отплодоносило рядом с ней. И усохло: то ли от возраста, то ли от болячек. А
старой груше всё нипочём — каждую весну одевается она в белоснежный наряд и каждую
осень радует урожаем, пусть и небольших, но вкусных плодов.
Обхватишь шершавый, местами покрытый мхом ствол, прижмешься щекой к коре и будто
слышишь, как шумит под ней, спеша по капиллярам от корней к ветвям, сок. Жива,
старушка!
С. Авдеенко.