Майский день был в своей красе: заросли черёмухи и облепихи вдоль берега Ануя уже радовали пчёл своим цветением, на полянках островками полыхали полевые маки.
Но пятнадцатилетней Олечке было не до природных красот: ей предстояло пройти восемь километров от своего села Антоньевка до районной больницы с драгоценным грузом. Накануне вечером маме стало совсем худо, и как старшая из четырёх сестёр Оля взяла на себя заботу отвезти её в больницу. На чём? Этот вопрос мучил её всю ночь. Утром сосед по доброте душевной дал ей телегу, помог впрячь в неё хозяйскую коровку. Оля заботливо застелила дно повозки одеялом, но оно нисколько не смягчало на ухабах боль лежащей на нём больной матери. Поэтому весь долгий путь до Петропавловки девушка только и следила за дорогой: там ямку объедет, тут камешек колесом не заденет.
Обессиленная многомесячным кровотечением женщина понимала, что лучше не отвлекать дочь и сделать вид, что ей удобно и она дремлет. Да и нужно было собраться с мыслями, внутренне приготовиться к тому, что эта дорога для неё может быть в один конец. В определении будущего для четырёх своих дочерей она надеялась только на Божью милость, а прошлое наплывало страшными картинками нищеты и голода. Почему-то вспомнился маленький домик в деревеньке под Таганрогом, где она с таким трудом налаживала семейный быт и где появились на свет одна за другой четыре её ангелочка: старшая Олечка обличьем в маму, вторая Елизавета — папина копия, а Фрида и Маруся примирили супругов тем, что похожи на обоих. Вспомнилась и та страшная ночь 40-го года, когда пришли за их кормильцем. С тех пор о её Фридрихе Иогановиче Юсте не было никаких вестей. И, если он жив, то как бы хотелось подать ему весточку о том, что их с началом войны эвакуировали на Алтай. Как бы хотелось по-бабьи поплакаться и рассказать мужу о тяготах её жизни. Ведь на новом месте на колхозной работе его жене Ольге тянуть жилы пришлось за двоих. Вместе со всеми она вязала снопы ржи за лобогрейкой, по первому снегу срезала на поле шляпки подсолнуха, берегла от волков колхозную отару овец, доила коров и выращивала овощи. А по ночам выводила своих девочек на огород: она копает лопатой грядку, а они своими маленькими ручонками выбирают траву и корешки. Так же, при луне, клали они в лунки отданные соседом отростки картофеля: крест-накрест, с молитвой и со слезами. Пока дождались первого урожая, чуть не умерли с голода. А какой мукой было одеть и обуть дочерей! Юбки сшила им из крапивного мешка, на старых свитерках довязала рукава и заштопала локотки. Когда начинались занятия в школе, по слякоти и по снегу она обувала старших дочерей так: суровой ниткой примотает к голой подошве дощечку — и бегите быстрее, детки! Благо школа была недалеко и сторожиха баба Дуся добрая: встретит её девчат, отогреет на печи и за парту!
Об этом и о многом другом хотелось бы ей рассказать мужу, прижавшись к его широкой груди. Пусть не держит на неё обиды за то, что недотянула, надорвалась, и если не судьба ей вернуться сегодня назад, пусть простит её за всё.
Но вот, кажется, и приехали. Крыльцо больницы такое высокое, дай Бог силы на него подняться. Но в двери вдруг появилась санитарка. Румяная, возбуждённая, как будто ждала того, с кем можно было бы поделиться счастливой новостью:
— А вы ещё не знаете? Победа! Все ушли на площадь на митинг!
Слёзы радости невозможно было сдержать. Неужели весь этот ужас закончился! Неужели снова мир!
После лечения Ольга Яковлевна Юст могла только заниматься домашними делами. На колхозной работе её сменила старшая дочь — моя мама Ольга Фридриховна Домкина (на снимке). Вначале девушке поручали подвозить на быках воду, затем доверили пасти телят, доить коров и, повзрослев, она даже работала на комбайне.
Очень медленно и трудно страна возвращалась к прежней мирной жизни. И в горькие военные годы и после мои предки не отделяли себя от советского народа. Они были рядом.
Лидия Негрова (Домкина), д. Золотарёво.
