Мне в детстве часто снился один и тот же сон: надо мною серое низкое небо, прорезаемое зигзагами молний, раскаты не то грозы, не то орудий, а вдали у самого горизонта полыхает пожар. Я пытаюсь куда-то бежать, где-то спрятаться, но ноги не слушаются меня. И я в ужасе просыпаюсь. Бабушка крестит меня, брызгает на меня святой водой, и я постепенно успокаиваюсь.
Я не знаю, откуда этот сон, ведь родилась я уже на освобожденной территории. И видеть ничего подобного никак не могла. Хотя знаю, что это один из отголосков войны. Да и, собственно, на все наше детство наложила свой страшный отпечаток война.В какие игры мы играли? Конечно, в войну. Охраняли знамя, были разведчиками, брали в плен фашистов. И все, конечно, хотели быть советскими солдатами, и никто не хотел примерять на себе шкуру фашиста. Доходило даже до драки, пока не договорились меняться ролями по очереди.Девчонки играли в дочки-матери, вырывали в земле углубления, где размещали мебель и кукол. Мебель и посуду мы находили тут же в земле. И только позже, став взрослой, я поняла, насколько земля была напичкана осколками стекла, битой посуды, щепками, от которых еще долгие годы приходилось очищать дворы, сады и огороды.Помню, в бабушкином с дедушкой доме, где мы жили после войны, окна, выходящие всад, были застеклены каким-то особым стеклом — толстым, с прожилками тонкой проволоки внутри. Одно из них треснуло, наверное, во время бомбежки, но не рассыпалось, и его еще долго не меняли.За «глухими» стенами домов чего только мы не находили. Помню, долго валялся между домами моток колючей проволоки. А кое-кто из соседей использовал такую проволоку для ограды палисадника.Но самое страшное было — это взрывы на полях за селом во время пахоты или сева.Погибали или калечились чаще всего подростки, ведь именно они работали сеяльщиками и страдали от взрывов выворачиваемых из земли снарядов. А сколько подростков пострадало из-за пацанячьего любопытства: находя на пустырях мины или снаряды, они их пытались вскрыть, разбить и зачастую подрывались, калечась или погибая. Не один подросток оставался без пальцев, а то и без кисти руки, с посеченным мелкими осколка милицом.
А сколько нищих ходило по улицам села, прося милостыню Христа ради. Без ноги, безруки, слепые с поводырями-подростками, они наводняли вокзалы, вагоны пригородных поездов. Ночевали в парках, на скамейках, даже под домами. Многие люди подавали им -кто кусок хлеба или несколько отваренных картофелин, кто помидор, огурец или луковицу, а были и такие, кто прогонял от калитки попрошаек, дескать, самим есть нечего. А еще примета того времени — практически отсутствие парней и молодых мужчин в селе.Кто погиб на фронте, кто задержался в чужих краях в поисках лучшей доли. И выходили девушки вечерами, взявшись под руки, на улицу, шли в центр гулять, распевая частушки или «страдания»: «Убили сокола и крест поставили, а меня одну страдать заставили…»
А мы взрослели рано. На игры нам отводился только вечер. А день был заполнен работой:нянчили малышей, мыли полы, пололи грядки, носили питьевую воду из речки или колодцев. Бывало, пока дойдешь от Редькина колодца к дому, согнувшись под коромыслом (знают ли нынешние подростки, что это такое?), половину воды расплескаешь. Особенно тяжело жилось тем семьям, где потеряли кормильца. А таких было немало. И одежонка была на них похуже, старая, латаная-перелатанная. Новая появлялась редко,обычно донашивали после братьев-сестер или перешитую старую одежду взрослых.
И постоянный голодный блеск в глазах. Мы с нетерпением ждали лета, когда появятся первые, еще совсем зеленые жерделы и обрывали их. Ели цветки акации, они казались нам такими вкусными! А сколько
съедобных трав знали мы и умели их находить среди зарослей на пустырях и в полях. Ауж осенью было раздолье. Искали оставшуюся на огородах картошку и пекли ее накостре. Рвали ягоды боярышника, терна, даже шиповник пытались есть. Бывало,заскакивали домой, только чтоб схватить кусок хлеба.Несмотря на определенные обязанности, чувствовали мы себя вполне вольготно, зачастуюбез спроса убегая на улицу или даже на речку. Правда, иногда это оборачивалось бедой.Не проходило лета, чтоб в реке не тонули дети. Помню, как страшно кричала мать одногоиз мальчишек с соседней улицы, когда его тело обнаружили рыбаки. Два-три дня мыбоялись ходить купаться, а потом осмелели.Но самым интересным развлечением было для нас кино. Мы старались не пропустить ниодного фильма о войне. А «про Чапая» готовы были смотреть вновь и вновь, каждый разожидая, а вдруг он выплывет и спасется.Пацаны «помельче» старались прорваться без билетов, усаживаясь прямо на сценекинотеатра, так что головы их проецировались на экран. Бдительная контролер тетяКлава-партизанка сгоняла их с насиженных мест, и они скатывались в зрительный зал,прячась по углам, а затем вновь возвращались на сцену.У многих из нас в домах было радио — тарелки, звучавшие с утра до полуночи. По радио часто передавали военные песни. Мне очень нравилась одна: «Солнце скрылось за горою,Затуманились речные перекаты. А дорогою степною Шли с войны домой советские солдаты…» (Муз. Блантера, сл. Коваленкова, 1948 г.) .Я слушала эту песню, и мне казалось, что той дорогой идет домой и наш дядя Петя, мамин брат, пропавший без вести на фронте. Вот откроется калитка, и он, в выгоревшей гимнастерке, в запыленных сапогах, шагнет во двор и скажет: «Ну, здравствуйте, вот и я…»
Р. Ветрова. Фото из открытых источников.
